16 мая 2025 года исполняется 115 лет со дня рождения ленинградской поэтессы Ольги Федоровны Берггольц.
«Мне старое снилось жилище, где раннее детство прошло, / где сердце, как прежде, отыщет приют, и любовь, и тепло. / Мне снилось, что святки, что елка, что громко смеется сестра, / что искрятся нежно и колко румяные окна с утра…» Беззаботное, счастливое детство Ольги Берггольц, написавшей эти строки, закончилось рано. Время было такое – революция, гражданская война. Отец, военный врач, ушёл на фронт. Мать с Олей и младшей дочерью Машей были вынуждены покинуть старинный дом у Невской заставы и перебраться в Углич. Жили в холодной келье бывшего монастыря, еды не хватало. Воспитать из девочек «тургеневских барышень», как мечталось маме, в таких условиях было невозможно. Вернувшись в Петроград, Оля отправилась в трудовую школу, стала пионеркой, затем комсомолкой. Первое поэтическое произведение юной Ольги было напечатано в 1925 году, а первая похвала её стихам («робким и неуклюжим», как назвала их впоследствии сама Берггольц), была высказана Корнеем Чуковским: «Вы станете настоящей поэтессой», – сказал он девушке.
Примерно в то же время Ольга познакомилась с поэтом Борисом Корниловым, которого многие знают и сейчас по строчкам его «Песни о встречном»: «Нас утро встречает прохладой». Как только Ольге исполнилось восемнадцать, они поженились. Вместе учились на филологическом факультете Ленинградского университета, у них родилась дочь, но совместная жизнь не сложилась.
Вторым мужем Ольги стал журналист Николай Молчанов. В этом браке тоже родилась девочка. Казалось бы, жизнь идёт своим чередом: Ольга работает в заводской газете на «Электросиле», выходит её первый поэтический сборник для детей «Зима-лето-попугай», дочки растут, стихи пишутся… А потом начался кошмар. Умирает младшая дочь. Затем заболевает старшая – простая ангина дает тяжелейшие осложнения, и спасти девочку не удается. В феврале 1938 года расстреливают Бориса Корнилова, первую любовь Ольги Берггольц. В декабре того же года приходят за ней. В тюрьме Ольга Берггольц потеряла третью, ещё не рожденную дочь... «Двух детей схоронила / Я на воле сама, / Третью дочь погубила / До рожденья – тюрьма…» – писала поэтесса.
Через полгода после ареста она была отпущена на свободу и полностью реабилитирована. А вскоре началась война.
С первых дней войны Берггольц задумалась о том, где и чем она может быть полезна. «Вера Кетлинская, руководившая в 1941 году Ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга Берггольц, Оленька, как её все тогда называли, видом – „обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности“. Непривычно серьёзная и собранная, она спросила Кетлинскую, где и чем может быть полезна. Та направила Берггольц в распоряжение литературно-драматической редакции Ленинградского радио», – рассказала главный библиотекарь отдела рукописей Российской национальной библиотеки Наталья Рогова в видеолекции «О войне и о победе языком книги (О. Ф. Берггольц и авторы „Блокадной книги“)», которую можно посмотреть на портале Президентской библиотеки.
В Доме радио она почти ежедневно вела радиопередачи, позднее вошедшие в её книгу «Говорит Ленинград». Для жителей города, зажатого в кольцо блокады, радио играло особую роль. Сквозь грохот снарядов, вой сирен, в звенящей тишине ночей и дней, как биение живого сердца города, пробивался звук метронома. Когда в эфире раздавался щелчок и звучали слова: «Говорит Ленинград!», возле громкоговорителей собирались толпы людей. И если голосом Москвы был Юрий Левитан, то голосом Ленинграда стала хрупкая, но необыкновенно сильная духом Ольга Берггольц. Блокадники вспоминают, что мягкий задушевный голос поэтессы, звучащий по радио в осаждённом городе, стал им родным.
Ольга Берггольц, сумевшая не сломаться под ударами судьбы, которые ей уже довелось пережить, переплавила боль в новые стихи и в одночасье из камерной поэтессы стала поэтом, олицетворяющим стойкость блокадного города. Многие считают это чудом. Не было тепла, света, еды, реальность была настолько жестокой, что казалось: людям не до стихов. Но она писала так, что они становились точкой опоры для каждого, кто их слушал. Ещё вчера – автор детских книжек и лирических стихотворений, сегодня она заставляла обессилевших людей подниматься и идти вперёд, помогала жить, когда, казалось бы, жить невозможно, учила верить и надеяться.
В январе 1942 года в жизни Берггольц вновь произошла трагедия: война забрала у неё ещё одного любимого человека. Николай Молчанов умирал в госпитале, а Ольга даже не могла в последние часы его жизни быть рядом: её ждала работа на радио, её ждали тысячи ленинградцев. «29 января 1942 года» – так, по дате смерти Николая Молчанова, называется стихотворение Берггольц, в котором есть слова: «Отчаяния мало. Скорби мало. / О, поскорей отбыть проклятый срок! А ты своей любовью небывалой / меня на жизнь и мужество обрёк».
В память о муже Ольга Берггольц начинает писать «Февральский дневник». Именно в нём прозвучат слова, дающие ей право говорить от лица жителей осажденного города: «я тоже ленинградская вдова».
В марте того же 1942 года отец поэтессы был выслан из Ленинграда в Красноярский край как «социально опасный элемент», причиной стала немецкая фамилия. Сама Берггольц перенесла тяжелую форму дистрофии. Коллегам по радиокомитету чуть ли не силой удалось её, опухшую от голода, отправить в Москву, но даже мысли остаться там у неё не было: пусть и навстречу гибели, но скорее в Ленинград, скорее к «своим».
«Товарищ, нам горькие выпали дни, / Грозят небывалые беды, / Но мы не забыты с тобой, не одни, / И это уже победа…» – это строки из стихотворения «Я буду сегодня с тобой говорить», звучавшие в эфире Ленинградского радио в те роковые годы. Уникальная запись, где их читает сама автор, доступна на портале Президентской библиотеки.
Ее называли «голосом» и «музой» осажденного Ленинграда, «блокадной Мадонной». Один из друзей поэта Бориса Корнилова говорил, что Берггольц «своими стихами „заговаривала“ снаряды, отводила беду от Ленинграда». И так случилось, что именно её голос сообщил ленинградцам радостную весть о прорыве блокады, длившейся страшные 872 дня. «У Победы лицо настрадавшееся – Ольги Федоровны Берггольц», – спустя десятилетия напишет Евгений Евтушенко.
В 1945 году в свет вышла пьеса «Они жили в Ленинграде», написанная Берггольц в соавторстве с коллегой по Ленинградскому радио Георгием Макогоненко. А через четыре года он стал её мужем. Однако спустя 13 лет супруги развелись. В эти годы Ольгой Берггольц было написано стихотворение «Бабье лето», в котором есть строки: «О мудрость щедрейшего бабьего лета, / с отрадой тебя принимаю… И всё же, / любовь моя, где ты, аукнемся, где ты? / А рощи безмолвны, а звезды всё строже…»
Ольга Фёдоровна Берггольц умерла 13 ноября 1975 года. Она хотела, чтобы её похоронили на Пискаревском кладбище, – рядом со «своими». Там, где «лежат ленинградцы», где братские могилы, и где на граните памятной стены выбиты её слова «Никто не забыт и ничто не забыто». Однако Берггольц похоронили не там, где она завещала, а на Литераторских мостках Волковского кладбища. У многих не получилось попрощаться с любимой поэтессой: некролог был напечатан в газете лишь в день похорон. Памятник на её могиле появился только через 30 лет.
На портале Президентской библиотеки опубликован редкий документ – аудиозапись выступления Ольги Фёдоровны Берггольц по случаю её 60-летия, в котором она говорит о тех, кто учил ее «писать, жить, относиться к жизни по-настоящему» – Чуковском, Маршаке, Ахматовой, Горьком, Германе, Шварце, Зощенко… А в конце выступления читает стихотворение, посвящённое Борису Корнилову – человеку, ставшему ее первой любовью. Эпиграфом к этому стихотворению взяты строки «И всё не так, и ты теперь иная, поёшь другое, плачешь о другом»: «О да, я иная, совсем уж иная! / Как быстро кончается жизнь… / Я так постарела, что ты не узнаешь, / а может, узнаешь? Скажи! / <…> Не буду прощенья просить я, ни клятвы / напрасной не буду давать. / Но если – я верю – вернешься обратно, / но если сумеешь узнать, – / давай о взаимных обидах забудем, / побродим, как раньше, вдвоём, – / и плакать, и плакать, и плакать мы будем, / мы знаем с тобою – о чём…»
